Продрогший Ли Цинцянь вошел в дом, сжимая в руках сорванный на обочине дороги малиново-красный пион.
Когда Хун Шао увидела цветок, ее глаза вспыхнули:
— Ух ты, какой красивый, — с улыбкой сказала она. — Ты хочешь подарить его мне?
Не осмеливаясь взглянуть на нее, Ли Цинцянь просто кивнул.
Хун Шао была в восторге. Даже тяжелая болезнь не смогла изменить ее жизнерадостный нрав. С трудом приподнявшись в кровати, она взяла цветок и с наслаждением вдохнула его аромат:
— Жаль, что у меня такие растрепанные волосы, иначе я бы заколола его на шпильку! — со смехом сказала она.
— ...Я помогу тебе сделать прическу.
Раньше Хун Шао часто капризничала, уговаривая Ли Цинцяня заплести ей косу, поэтому сейчас она не увидела ничего особенного в этом предложении и послушно сидела, пока он расчесывал ее длинные черные волосы. Собрав их в простой свободный пучок, он тщательно заколол их у виска шпилькой с прикрепленным к ней цветком пиона.
Хун Шао прикоснулась к лепесткам и, откашлявшись, с улыбкой воскликнула:
— Братец, принеси мне зеркало. Я хочу посмотреть, красиво ли он смотрится.
— Вставай с постели, иди к столу и посмотри сама, — холодно ответил Ли Цинцянь и поставил у изножья кровати ее единственную пару вышитых туфель.
За все это время он ни разу так и не осмелился посмотреть ей в глаза.
Только теперь Хун Шао начала подозревать неладное. Она медленно повернула голову и внимательно всмотрелась в лицо Ли Цинцяня.
Не сводя с него глаз, этот шумный Маленький Барабан на этот раз заговорил с ним тихим голосом до смерти напуганного котенка:
— Братец?
— …
— Братец, что ты задумал?
Сжав пальцы в кулак, Ли Цинцянь рассказал об отборе жриц для государственного советника. На протяжении всего своего монолога он так ни разу и не поднял головы. Ему казалось, что если он не увидит выражение лица Хун Шао, то сможет избежать собственной печали и мук совести.
Поэтому он не видел, как несколько прозрачных капель скатились по щекам Хун Шао и упали на ветхое постельное белье.
— Я… я… — голос Маленького Барабана напоминал писк новорожденного котенка, — я не хочу идти…
— Хун Шао…
Вдруг девушка разрыдалась и начала кричать:
— Я не хочу идти! Не хочу! С самого рождения меня продают и перепродают, а теперь я не нужна даже тебе, братец? Ты тоже собираешься бросить меня?! Ты хочешь продать меня в четвертый раз?!.. Даже собаки и кошки не выдерживают четвертой смены хозяина, — горько плача, Хун Шао обняла свои колени, — но я ведь человек... даже если я неуклюжая... и глупая… у меня тоже есть чувства, я тоже могу страдать и умирать от тоски. Я не хочу расставаться с тобой… Я не хочу идти туда! Я не хочу уходить! Просто дай мне умереть от болезни! Все что я хочу — быть со своим братцем каждый день до конца жизни!
Что бы ни сказал Ли Цинцянь, она не хотела слушать его.
Но разве мог Ли Цинцянь просто смотреть, как она умирает от болезни? Видя, что ему не удастся уговорить ее, ожесточив сердце, он поднялся с кровати и решительно повернулся к ней:
— Если ты отправишься к государственному советнику, твоя болезнь будет излечена, а я смогу получить тысячу золотых каури. Ты спасешь свою жизнь, а я стану богатым человеком. Это будет хорошо для нас обоих. Пожалуйста, сделай это для меня.
Пораженная этими словами Хун Шао со слезами на глазах потерянно смотрела на него.
Ли Цинцянь с досадой взмахнул рукой:
— Уходи.
Все еще не до конца придя в себя, Хун Шао пробормотала:
— Ты… ты не можешь…
— Не могу что?! — Ли Цинцянь вдруг резко вскинулся и, взглянув на нее покрасневшими глазами, процедил сквозь стиснутые зубы. — Считай это моей личной просьбой. Я заботился о тебе три года и очень устал от всего этого. Если я продам тебя, то, по крайней мере, смогу хорошо питаться. Чего ты вообще ко мне прицепилась? Ты в самом деле думаешь, что если будешь следовать за мной по пятам, то когда-нибудь мы сможем стать парой?
Глаза Хун Шао распахнулись, и даже лихорадочный румянец, горевший на ее щеках, поблек.
Сможем ли мы когда-нибудь стать парой?
Сможем ли мы, преклонив колени перед землей и небесами, стать супругами или всю жизнь проведем как пара странствующих по миру мечников?
Конечно, это очень романтично, когда люди дают друг другу обещание провести вместе всю жизнь, но в реальности, чтобы воплотить эту мечту недостаточно страстного желания двух любящих сердец.
Для планирования совместного будущего нужно иметь средства к существованию, уверенность в завтрашнем дне, перспективы или хотя бы надежду на то, что все это будет.
Но у них ничего этого не было.
Можно, конечно, потратить три года на совместные странствия по миру, но разве может такой человек, как Ли Цинцянь, позволить девушке обречь себя на нищенскую жизнь рядом с ним? На самом деле тот торговец был совершенно прав: он был так беден, что не мог купить для нее даже самый потрепанный шелковый цветок. Их чувства были похожи на цветок пиона в ее волосах: только сорванный с куста, сейчас он так пленительно прекрасен, что, кажется, его красота будет вечно радовать взор и согревать сердце.
Однако уже завтра он умрет.
Их любовь не будет вечным шелковым цветком. Словно сорванный у дороги пион, эти чувства алой зарницей на миг вспыхнут во мраке ночи, чтобы на утро увянуть и стать перегноем.
В этом мире множество пар распались, столкнувшись с разного рода «противниками» в виде денег, социального статуса, проблем со здоровьем и даже с излишним самолюбием.
Ли Цинцянь не мог точно сказать, чему он проиграл. Если судить поверхностно, то можно было бы сказать, что их отношения разрушила нищета. Но если поразмыслить, несмотря на свою сердечную привязанность к ней, он не мог видеть, как любимая девушка увядает рядом с ним, и предпочел отказаться от нее, чтобы дать ей шанс на выживание. Так что, если смотреть глубже, скорее всего, он проиграл собственной любви.
Однако, как ни крути, в этой битве он был полностью повержен и растоптан.
У него не было другого выбора, кроме как отослать ее.
— Женившись на бедной женщине, бедняк в конце концов превратится в нищего старика, по жизни волочащего на себе такую же нищую старуху! Неужели ты думаешь, что я хочу так жить?! Ты вообще когда-нибудь думала, чего я хочу?!
Хун Шао ошеломленно уставилась на него. В первый раз с тех пор, как они встретились, ее братец говорил с ней так грубо.
Лепестки пиона задрожали, когда она резко вскинула голову с влажными от слез прядями на висках.
«Но я ведь всегда думала о тебе!» — мысленно воскликнула она. — «Я никогда не была алчной и никогда не мечтала о богатстве. Лучший конец моей жизни, который я могла себе представить: два старика путешествуют по миру, всегда вместе — в болезни и здравии, в богатстве и бедности, на свету и в тени. Старуха ворчит и шумит, как маленький барабан, но старик рядом с ней лишь добродушно улыбается... Пусть их волосы седы и лица в морщинах, они все такие же, какими были в юности».
Как оказалось, она была слишком алчной, и такой конец был лишь ее недостижимой прекрасной мечтой.
Хун Шао всегда была всего лишь маленькой рабыней, готовой продать себя, чтобы похоронить своего приемного отца. Три года назад Ли Цинцянь выполнил ее желание, так что, можно сказать, заплатил за нее затребованную цену. Если сегодня он захотел перепродать ее, что она могла ему возразить?
Хун Шао не могла даже мечтать о жизни обычной девушки, потому что она была рождена для того, чтобы быть дешевой вещью, переходящей из рук в руки.
За свою недолгую жизнь она успела побывать купленной невестой, служанкой в большом доме и приемной дочерью фермера, а потом искренне поверила, что сможет всю жизнь называть Ли Цинцяня старшим братцем и, наконец, обретет свое место в жизни.
Но оказалось, что все это был лишь мираж, рассеявшийся с первым порывом ветра. В этой жизни ей снова не на кого было положиться.
Поэтому, в конце концов, она все-таки согласилась отправиться к государственному советнику.
С последним лучом солнца, окрасившим багряным золотом закатные облака, Хун Шао послушно последовала за чиновником из царства Ляо. Под нежный звон ветряных колокольчиков, подвешенных на карнизе галереи, она медленно поднималась по казавшимся бесконечными ступенькам лестницы, ведущей на вершину надвратной башни, чтобы поприветствовать своего пятого владельца.
Преодолев основную часть подъема, она обернулась, чтобы взглянуть вниз.
Ли Цинцянь уже принял у чиновника Ляо полную суму золотых каури и, поблагодарив, медленно пошел прочь. Она смотрела ему в спину и думала: «Почему ты не повернешься?.. Неужели, ты не можешь хотя бы по-доброму расстаться со мной? Ты ведь можешь хотя бы помахать рукой, позволив мне со светлой грустью проститься с той трехлетней мечтой о нас? — но потом одернула себя. — Забудь, все кончено!»
Ее горло сдавило от такой сильной сердечной боли и нежелания расставаться, что она испугалась, что если сейчас он в самом деле обернется и посмотрит на нее, она просто не выдержит. Хун Шао боялась, что в своем стремлении быть с ним, она поведет себя так же, как при их первой встрече: упадет на колени и будет безрассудно рыдать и биться в истерике, лишь бы привязать его к себе чувством вины и заставить снова взять ее с собой.
Поднялся ветер, заблагоухал пион, затрепетали нежные лепестки и полы ее одежды. Глаза заволокло туманной дымкой непролитых слез, но она не смогла сдержать тихий смех.
Как много булочек можно купить за тысячу золотых каури.
Отныне ее старший братец больше никогда не будет голодать, не так ли?
На самом деле, даже хорошо, что он не стал оборачиваться. Хорошо, что не дал ей ни единого шанса. Три года назад она так громко кричала ему в спину, лишь потому, что просто хотела жить хорошо.
Но теперь она боялась.
Боялась, что даже ее крик не сможет остановить его, и это будет так больно, что она просто упадет и больше не сможет сделать ни единого шага.
А ей нужно было идти вперед.
Идти вперед...
Прежде, чем слезы полились из ее глаз, она опустила голову и продолжила идти вверх по украшенной полотнами шелка и медными колокольчиками галерее, поднимаясь все выше и выше.
На ногах старые вышитые туфли и простой пион в волосах.
Они были так бедны, что на память о трех годах вместе у нее остались лишь воспоминания.
Из-за бамбуковых занавесок, скрывающих от посторонних глаз террасу на вершине Башни Наследников Небесного Озера[1], доносились неясные звуки струнной музыки и пение:
[1] 天潢贵胄 tiānhuáng guìzhòu тяньхуан гуйчжоу «небесного озера благородное потомство/наследники Млечного Пути».
— На закате ворона, озябнув, грустит, у пруда побеги ивы нежны. Если глаза твои не знали горечь разлуки, до седых волос ты сердце не сможешь открыть.
Последние лучи солнца, отразившись от позолоченных карнизов, наполнили галерею и террасу каким-то особым неземным сиянием. Хун Шао почувствовала, как последние обрывки горестных мыслей улетают прочь.
Шаг за шагом она поднималась все выше.
— Нутро разорвано, слезы трудно сдержать, в тяжелой тоске о несбывшемся поднимусь в Терем Сяохун[2]. Понимая, что горы разделили нас, продолжаю цепляться за ограду неволи.
[2] 小红楼 xiǎogōng lóu сяохун лоу «малый красный терем», также 小红 xiǎogōng сяохун в древности называли 14-дневный глубокий траур и одежды для похорон.
Кроваво-красное солнце поглотило ее тень, все вокруг потонуло в лучах предзакатного солнца и опустилось во мрак.
Настало время для долгой разлуки.
После этого Ли Цинцянь остался совсем один в этом мире. Он больше не позволял никому следовать за собой, а ту тысячу золотых каури почти полностью раздал нуждающимся, на себя практически ничего не потратив. Несколько лет спустя, во дворике, где ярко цвели и благоухали пионы, ему, наконец, удалось преодолеть узкое место в своем духовном совершенствовании и создать собственную технику Отрезающего Воду Меча… со звуком, похожим на скорбный плач или удар гонга, взвыл ветер, и воздушная волна разрезала воду на две части.
Следующие сцены из жизни Ли Цинцяня, словно залпы фейерверка, вспыхивали и гасли перед глазами Мо Си.
А потом, словно быстро вращающийся фонарь с картинками замер, и он увидел пустынную гору, заваленную непогребенными останками и белыми костями… Это была известная всему миру битва на Горе Плачущих Дев.
На самом деле, как только Мо Си увидел Хун Шао, поднимающуюся на надвратную башню, чтобы стать одной из жриц царства Ляо, он сразу почувствовал смутную тревогу. Мо Си не был таким наивным, как Ли Цинцянь, и не понаслышке был знаком с безумием людей, стоявших у власти в царстве Ляо, а уж этот таинственный государственный советник вообще был опаснее бешеной собаки. Может, другие и поверили, что эти девушки были нужны для «гадания по звездам и вознесения молитв о процветании нации», но Мо Си думал иначе.
Правители царства Ляо давно обезумели и утратили человеческий облик. Эта страна питалась плотью и кровью людей, поэтому то, что Хун Шао отправилась туда, не предвещало ничего хорошего.
Он вспомнил слухи, которые ходили о Горе Плачущих Дев. Люди судачили, что царство Ляо похитило несколько сотен девушек, после чего их одели как невест и принесли в жертву богу горы. Теперь, связав это с увиденным, Мо Си начал догадываться…
Так уж вышло, что самые худшие его подозрения относительно царства Ляо, как правило, в итоге оказывались верными.
На Горе Плачущих Дев Ли Цинцяню пришлось столкнуться с множеством свирепых призраков обиженных женщин. Так как у него было доброе сердце, даже укротив и заточив эти озлобленные души, он не мог допустить, чтобы они продолжали страдать. Оставив свое Руководство по Отрезающему Воду Мечу младшему брату для хранения и практики, Ли Цинцянь вместе с парой сотен девичьих душ отправился на отдаленный остров, желая помочь им покинуть этот мир.
Естественно, он не мог выпустить их всех сразу, ведь чтобы душа очистилась и вновь вошла в круг перерождений, ему нужно было помочь каждому свирепому призраку освободиться от негативной энергии обиды.
Одну за другой Ли Цинцянь провожал очистившиеся от скверны души девушек, наблюдая, как они уходят, погружаясь в бескрайнее море.
Все призраки были одеты в алые свадебные одежды. Пока эти женщины были полны энергии обиды, они не осознавали себя, когда же порочная энергия покидала их, вместе с ней они теряли и свои воспоминания. Каждый день очередная полная негодования мертвая душа выходила из лампы души, чтобы, очистившись от обид и воспоминаний, покинуть этот мир.
Так продолжалось изо дня в день.
Но чем больше душ выпускал Ли Цинцянь, тем тревожнее становилось у него на сердце, тем сильнее были его страхи... ведь он не мог не заметить, что каждая из этих девушек была слишком похожа на одного конкретного человека.
На ту, что так долго следовала за ним, на ту, что он оставил у лестницы надвратной башни Ляо.
Избавляясь от своих обид, женщины-призраки бессознательно повторяли то, о чем они думали перед смертью, а Ли Цинцяню приходилось выслушивать их всех. Некоторые кричали от боли и плакали, кто-то звал своих родителей, а кто-то бормотал: «Не хорони меня… Не лги мне… Я не хочу умирать…»
Не хорони меня.
Не лги мне…
Я не хочу умирать! Я не хочу умирать!
Эти слова и слишком явное внешнее сходство лишь усиливали тревогу Ли Цинцяня… Где царство Ляо нашло этих девушек? И почему все они были так сильно похожи?
В глубине души он уже знал ответ, но слишком боялся в это поверить, поэтому старательно гнал от себя эти мысли.
Обиженных призраков в лампе души становилось все меньше и меньше. Мо Си заметил, что каждый раз, когда Ли Цинцянь выпускал из лампы очередную девичью душу, его руки начинали дрожать, и эта дрожь проходила только когда он видел, что лицо призрака принадлежит не Хун Шао.
Каждый раз он облегченно выдыхал, продолжая цепляться за соломинку надежды.
Так продолжалось до тех пор, пока не пришло время выпустить последнего призрака.
Тем ранним утром Ли Цинцянь, как обычно, вышел из хижины, неся в руках лампу души. Мо Си заметил, что его походка стала более легкой и уверенной, ведь в итоге в лампе оставался всего один обиженный призрак с Горы Плачущих Дев, так что Ли Цинцянь практически уверился в том, что все его прежние подозрения беспочвенны и он просто слишком много себе надумал.
Должно быть, его Хун Шао научилась читать волю небес, стала уважаемой жрицей и прекрасно живет во дворце государственного советника, а все эти жуткие домыслы просто плод его слишком живого воображения…
Струйкой дыма последний призрак выплыл из лампы и принял свою изначальную форму.
Маленькая фигурка, одетая в алый наряд невесты со свадебным венцом на голове, и все же… и все же… Ли Цинцянь замер, словно громом пораженный. Вмиг проникнув под кожу, могильный холод пробрал его до костей…
— Хун Шао?! — это имя само сорвалось с его губ.
Его самый страшный кошмар, наконец, стал явью.
Обиженный дух Хун Шао безучастно парил перед ним. Она совсем не изменилась и выглядела точно так же, как в его снах... даже ярко-алый пион в волосах и вышитые ярко-желтые туфельки… но эта Хун Шао больше не умела смеяться, прыгать и шуметь, как маленький барабан. Она была такой же, как и все остальные укрощенные им свирепые призраки: ее разум и воспоминания были стерты, осталась только прядка души, одиноко парящая у него перед глазами.
Даже самый наивный и глупый человек теперь понял бы, что государственный советник Ляо обманул всех. Преподнесенные ему девушки так и не стали жрицами, а сами были принесены в жертву богу горы. Брошенные на этой вершине, их иссохшие кости не удостоились даже захоронения.
Сильные мира сего обманули отчаявшихся людей, чтобы забрать у этих женщин не только жизнь, но и бессмертную душу.
Хун Шао безучастно парила в воздухе перед Ли Цинцянем. Ее взгляд был пуст, а губы повторяли последние предсмертные слова:
— Повернись... братец… Я хочу по-доброму расстаться с тобой…
Ты ведь можешь обернуться? Я не тешу себя надеждой состариться вместе с тобой и не жду, что ты снова протянешь мне руку, и мы будем вместе путешествовать по миру, как два вольных мечника.
Я просто подумала… подумала, что так долго бежала за тобой и всегда смотрела тебе в спину, что теперь, когда мы расстаемся навсегда, ты ведь можешь посмотреть, как я поднимаюсь на эту башню ради тебя? Ты ведь можешь подарить мне хотя бы один добрый взгляд?
Я не хочу умирать вот так, братец.
В этой жизни я все еще не сказала тебе «прощай».
С того угла, под которым Мо Си смотрел на эту сцену, он не мог видеть лицо Ли Цинцяня. Когда замолкли последние слова призрака, воцарилась мертвая тишина. А потом, как бурный горный поток, наконец, прорвавший плотину, из горла Ли Цинцяня вырвался крик, больше похожий на вой смертельно раненого животного. Каждый безумный вопль, казалось, был вырван из его глотки вместе с кровью и плотью, и эти переходящие в хриплые рыдания, яростные завывания многоголосым эхом заполнили иллюзию.
— Не нужно было посылать тебя туда… Я не должен был посылать тебя… Если бы я не отослал тебя, то не смог бы исцелить, но мог бы до конца быть рядом с тобой. Я должен был разделить твою боль. Но я был слишком эгоистичен и слаб, поэтому предпочел свалить это на других, а сам трусливо сбежал, оставив всю боль тебе.
Он преклонил колени перед мертвой душой Хун Шао, точно так же, как когда-то в их первую встречу она упала перед ним в грязь и, содрогаясь от рыданий, молила его о снисхождении.
— У меня даже не хватило смелости по-доброму расстаться с тобой. Из-за своего малодушия я не смог открыть тебе сердце и проститься как следует.
Весь тот день — от первых лучей рассветного солнца до малинового заката — один человек и один призрак в последний раз сопровождали друг друга.
Сгустились сумерки, настало время, когда выпущенный из лампы душ призрак должен был покинуть этот мир или остаться, чтобы потом вечно страдать, скитаясь по свету. Ли Цинцяню оставалось только собрать все свои душевные силы и со слезами на глазах снова и снова сорванным голосом зачитывать Мантру Возрождения.
Чтобы она смогла уйти, он должен был снова отослать ее.
На этот раз он был тем, кто смотрел, как она уходит под плеск Безбрежного моря и тихое пение на санскрите:
— Вручаю тебя в руки Будды. Амитабха! Татхагатая тадйатха...
Снова и снова...
— Викранта Гамин Гагана...
Захваченная мантрой Возрождения, Хун Шао непроизвольно начала повторять:
— Братец… повернись… посмотри на меня еще раз… Я хочу... как следует попрощаться… Братец…
И тут… сковывающая ее дух темная сила рассеялась.
Из-за нависших над морем густых розовых облаков выглянуло солнце, и тысячи золотых лучей пронзили набегающие на берег приливные волны. Губы Ли Цинцяня задрожали, но он все-таки смог произнести последнее слово мантры и, наконец, медленно поднял голову.
Душа Хун Шао очистилась от всего мирского, и ее глаза стали по-настоящему пусты.
Теперь она выглядела смущенной и потерянной, словно не могла понять, почему оказалась в этом огромном смертном мире. Наконец, Хун Шао повернула голову к темнеющему горизонту на границе почерневших небес и морской синевы, и без тени печали или тоски по былому поплыла навстречу ночи.
Я просто хотела хорошо попрощаться с тобой.
В конце концов, Ли Цинцянь больше не смог сдерживать рвущиеся из груди рыдания. Видя ее удаляющийся силуэт, он погнался за ней, хрипло выкрикивая ее имя… все глубже погружаясь в море... Вода дошла ему до колен, потом до пояса… когда приливная волна захлестнула его, он пошатнулся и опустился на колени, но не опустил головы.
Ли Цинцянь, не отрываясь, смотрел, как она растворяется в золотом сиянии между землей и небом.
— Тогда, уходя от башни, я ни разу не оглянулся назад. Теперь настал мой черед смотреть тебе вслед... мой черед провожать тебя.
В этой жизни мы уже не сможем проститься по-настоящему, но я провожу тебя, я помогу тебе переправиться через реку бытия, я отправлю тебя в твое самое долгое путешествие.
Хун Шао. Хун Шао...
Скажи, тогда ты сможешь простить меня? Простишь ли ты мою духовную нищету и малодушие?
Простишь ли ты меня? Сможешь ли отпустить свою обиду?..
Небо заволокла мгла, лишь на горизонте закатившееся солнце все еще плакало кровавыми слезами.
Сумерки продолжали сгущаться и, наконец, море поглотило даже этот последний клочок света. Тьма опустилась на одинокий остров, и долгая ночь поглотила звуки скорбных рыданий.
Мо Си не сдвинулся с места. Он не хотел смотреть на лицо Ли Цинцяня.
За свою жизнь, во время своих военных походов, он множество раз видел такое изуродованное горем лицо, и это было тем, что он меньше всего хотел бы увидеть снова.
Вскоре после этого Ли Цинцянь отправился в царство Ляо. Он собирался встретиться с государственным советником и спросить у него... почему он назвал этих девушек жрицами? С каких это пор жизнями жриц умиротворяют горных духов?
Они были жертвами! Жертвами!
К тому времени его техника Отрезающего Воду Меча была доведена до совершенства, и даже столичная стража царства Ляо не смогла оказать ему достойного сопротивления. Исполненный ненависти и негодования Ли Цинцянь легко скользил по городским крышам и, наконец, легко приземлился перед дворцом государственного советника. Убив охранников в три удара, он тут же пинком распахнул двери дворца…
Автору есть что сказать:
PS. Буддийская мантра перерождения существует на самом деле, я ее не выдумывала. Что касается того, почему даос Ли Цинцянь цитирует буддийские мантры... = = эм, пожалуйста, не изучайте этот вопрос слишком глубоко ~~
PPSS. Также мной были использованы стихи Синь Цицзи (1140-1207) из сборника песен «鹧鸪天 Куропатки в небе».
PPPSSS. История Ли Цинцяня и Хун Шао является адаптацией песни, получившей хождение в период Южных Династий. Она основана на легенде о литераторе Цзян Куе и певичке Сяо Хун. Эта пара в мире и согласии путешествовала по миру, как бродячие музыканты. Из-за бедности Цзян Куй не мог позаботиться о Сяо Хун и, не желая тащить ее с собой в нищету, продал девушку в богатый дом. Сначала она не желала уходить, но Цзян Куй смог убедить ее, сказав, что на вырученные с продажи деньги он сможет прокормить себя. Услышав это, она приняла свою судьбу и с разбитым сердцем оставила его.
Во избежание ненужных недоразумений, не приписывайте мне ничего лишнего.
Данное произведение не пропагандирует нетрадиционные ценности гражданам РФ.
ПУБЛИКАЦИЯ/ВЫКЛАДКА НАШИХ ПЕРЕВОДОВ ЗАПРЕЩЕНА!
Переводчик: Feniks_Zadira
http://erolate.com/book/3672/92751
Использование:
